Мы привыкли считать, что все, что касается искусства – живопись, музыка, литература, скульптура – это высшие проявления человеческого духа, прямая связь с божественной гармонией. Но…
Но вот я открываю учебник по естественному рисованию Николаидеса и сразу читаю упражнение на контурный рисунок: «Поставьте карандаш на бумагу, смотрите на то, что вы рисуете, так, будто вы ведете карандашом по контуру этой вещи, а не по бумаге. Ощутите свое прикосновение к модели».
Потом берусь лепить женскую голову, набираю массу и начинаю оформлять переход спины в шею. Пытаюсь представить себе, как выглядит эта треугольная мышца сзади шеи, и вдруг руки вспоминают движение, когда несколько дней назад они делали массаж воротниковой зоны на контактном джеме. И я понимаю, что не столько помню глазами форму этой мышцы, сколько чувствую ее руками.
И тогда в который раз я поражаюсь этой мысли, что все же искусство – это про материю. Это восхищение материальными вещами – линиями, красками, композицией, фактурой. Конечно, способность создать такую форму – редкий дар, необъяснимый с точки зрения обыденного мышления. Поэтому мы считаем , что он приходит от высших сил – от Бога, вселенной, высшего Я. Но результат применения этого дара – это апофеоз материальности, восхищение и восхваление красоты плоти – человеческой, природной или выдуманной. Опять же, по скудости обыденного мышления мы считаем красоту непостижимой и также относимся к ней как к проявлению высших сил. Но это всего лишь материя! Вдохновенный художник может сколько угодно чувствовать в своем внутреннем мире движение муз и считать, что красота земная есть отражение небесной гармонии. Но при этом он любуется материей и изображает материю.
Хотя, конечно, любовное изображение материи остается лишь ремеслом, если оно не пробуждает в зрителе (и авторе) какие-нибудь более общие образы, нематериальные эмоции и возвышенные чувства. Все мы знаем, что высоким мы называем искусство лишь в том случае, если оно соединяет материальное и духовное , земную форму и вечную суть.
